Ведьма полесская - Страница 23

Если Лявон когда-нибудь и помрёт, то явно не от скромности. Захмелев от выпитой горелки, он уже в открытую дал понять хозяевам, что хрустящие солёные грузди ему не по зубам, а вот белые грибки иль маслята — как раз подойдут.

— Марыль, выбери там белых, чтоб деду по зубам пришлись, — сказал приказчик старшей дочке.

— Это из той большой дежи, что в самом углу клети стоит? — уточнила Марылька, уже держа в руке деревянную миску.

— Не. Набери из той, что поменьше, отборных.

— Кузьмич, не утруждай дочку. Я уж как-нибудь и с груздём управлюсь, — вслух воспротивился Лявон, а в мыслях решение приказчика одобрил полностью.

— Ладно, дед, не переживай за девку, с неё не убудет. Да и я не забеднею. А вот тебе спасибо.

— А мне-то за что?

Петро призадумался и как-то неопределённо ответил:

— Да просто… за то, что поговорил вот со мной. Вечер долгий скрасил…

Лявон лишь пожал плечами.

— Ну, дед, давай на посошок выпьем. Да и за наступающий праздник — тоже. А Марфа сейчас тебе ещё и гостинец соберёт… к Рождеству. Ну, будь здоров, дед, и ещё раз спасибо тебе, — сказал приказчик и с какой-то безысходностью лихо опрокинул чарку.

Раз выпала на долю Лявона такая удача, то надо её сполна и хватать. Не дожидаясь повторного приглашения, дед тут же, следом за Петром тоже осушил свою чарку. Видя, что застолье подходит к концу, он усердно налёг на закусь. Блины, мёд, грибы были сейчас вкуснее вдвойне, потому что подходил момент расставания с этими яствами. Старик так хватал еду, словно до этого и не видел её на столе.

Глядя с какой жадностью Лявон напоследок уплетает закуску, Петро всё понял и опять повторил женке:

— Марфа, собери там деду с собой что-нибудь. Да не жалей, пусть дед Лявон на Рождество и о нас доброй думкой помянет.

Замер Лявон, жевать перестал, хотя рот и был забит едой. Понял свою оплошность старик. И впервые ему стало неловко за себя, за то, что не смог сдержаться.

— Ежь, дед Лявон, ежь. Я же от всего сердца, — грустно, но как-то по-свойски сказал Петро.

И задумался тут старик. Крепко задумался! Ну, вот как не поверить в чудеса! Лявон и так на седьмом небе пребывал от свалившейся на него удачи побывать в гостях у самого приказчика, а тут ещё и Марфа суетится — к Рождеству гостинец назревает. Нет, с Лявоном такого фарта давным-давно не случалось. А тем более сейчас, в стариковском возрасте, когда до него никому, кроме старухи Гарпины и дела-то нет. Да и вообще никто не знал, что у старика происходит в душе, когда он остаётся один. Все воспринимали весельчака Лявона таким, каким видели. Никому и в голову не могло прийти, что старик, часто сидя в уединении, с тоскливой грустью мысленно перебирал свою «развесёлую» не сложившуюся судьбину. Не послал бог ему детей, а значит и внуков. Не нажил он и добра никакого, да и не понятно с кем наживать-то было. Первая жена рано умерла, со второй недолго продержался в примах — распутная баба попалась. Вернулся с подрядных работ, послушал людей, да и не пошёл к ней: занято оказалось его место в тот день. А теперь вот под старость сошлись с Гарпиной — такой же одинокой и горемычной бабой, — да так уж и будет им на роду доживать свой век вдвоём, тихо и без ропота, с трудом перебиваясь с пушного хлеба на студёную водицу.

И подкатит иногда горький комок от таких думок, вздохнуть не дает старику. И такая же горькая тоска покроет влажной печалью выцветшие глаза. Смахнёт деревенский весельчак навернувшуюся скупую стариковскую слезу, да ещё и воровато по сторонам глянет: не заметил бы кто. Негоже жизнерадостному весельчаку Лявону плакать да на судьбину грех держать. Что ж, пусть все думают, что жизнь у него…

— Очнись, Лявон! Горелка разморила, что ли? — спросил Петро, удивившись странному выражению на лице старика.

— Дане… Это я так… Задумався.

— На вот, дед, возьми. Это тебе к Рождеству. Кошик после праздника вернёшь, — сказала подошедшая женка Петра. Она держала в вытянутой руке корзинку с продуктами и грустно улыбалась.

— Э-э-э, дед, а глаза-то чего на мокром месте? — удивился Петро и вдруг понял: задело старика за душу уделённое ему внимание. Не то внимание, когда подшучивают над ним и смех вокруг. Взяло за живое, до слёз проняло простое человеческое участие. Ведь он для семьи приказчика никто. Нищий односельчанин! Всё! А надо ж вот…

Растроганный старик уже не стыдился застрявших на ресницах и на щеках росистых капель. И что-то выдумывать сейчас он был не способен. Держа в дрожащих руках корзинку, Лявон остановился у порога и сказал:

— Благодарствую за гостинец. Век не забуду. А тебе, Петро… к знахарю надобно. — Старик назвал приказчика просто по имени, без отчества. Так более доверительно и ближе. Он молча, с сочувствием, посмотрел Петру в глаза и тихо добавил:

— Я не слепой ведь. Вижу: беда с тобой приключилась. Не тяни долго. Хорошего знахаря ищи… Сильного.

— Так, дед. Спасибо тебе за всё, — совсем грустно прозвучал голос Петра.

Лявон снова недоуменно пожал плечами и, попрощавшись с Марфой и Марылькой, вышел на улицу. Приказчик тоже вышел следом. При расставании дед, ещё раз задержав взгляд на Петре и легонько дотронувшись до его плеча, сочувственно произнёс:

— Удачи тебе, Кузьмич… И нехай Бог поможет тебе…

Немало поездил приказчик пана Хилькевича по Полесскому краю в поисках маститых знахарей. Многие брались ему помочь, но никому не удавалось снять проклятие ведьмы. Все они говорили, что на большой злобе приделано и очень сильно. И не знали они, кто мог бы помочь Петру. Беспомощно разводя руками, лишь в одном едины были: молиться надо и на божье милосердие уповать.